– Мать твою, – заорала Анька, – какого черта?!
Чудик лежал на Аньке в миссионерской позиции и тоже пытался освободиться, но Анькины трепыхания всем только мешали. Анька ругалась по-черному, а чудик сползал с Аньки, цепляя своими ремнями и пряхами ее юбку, юбка сползала с Аньки, Анька тянула ее назад, и чудик, уступая Анькиному натиску, запутывался в ней еще больше. В какой-то момент Анька думала двинуть коленом ему между ног, потом вцепиться ногтями в эту морду под капюшоном, но всякий раз что-то ее останавливало. Вероятнее всего молчание этого чудика, а еще запах. Наконец Анькина юбка порвалась, ремень расстегнулся и прецедент был исчерпан. Анька все еще ругалась, поправляя свою нонконформистскую амуницию, а тот в капюшоне виновато молчал, не думая ни извиняться, ни знакомится. Анька разочарованно вздохнула и обошла этого болвана как фонарный столб.
– Встал тут, – обернулась она и махнула рукой, – да ну, тебя.
Анька шла прочь, подозревая, что это и был ее избранный, но какой-то недоделанный. Потом она подумала, что почти лишилась невинности, и это не было неприятно. Может быть внутри ее зреет любовь? И Анька шла, и фантазировала, и знала, что идет к Женьке.
2
Жанна выпроводила Аньку и села в задумчивости на свой любимый стульчик. Сидела и думала, а о чем – сама не знала. Потом Жанна мыла посуду в мутной водице, сочащейся из какой-то невозможно ржавой трубы с новомодным вентилем на конце, краем глаза посматривая то на Анькин портрет, то на Валеркин. Потом Жанна отрешенно вытирала посуду бумажными салфетками и вдруг поняла, что все это не спроста. Дальше думать Жанне не хотелось, а захотелось скурить эту сигарету, благородно оставленную Анькой, и в хорошем настроении пойти домой. Может быть у подъезда ее ждет Майкл, он всегда появляется внезапно, с маленьким тортиком и очередной сумасшедшей идеей. Жанна посмотрела на его портрет, и сердце ее дрогнуло. Жанна вздохнула и решительно вложила в рот сигарету, затянулась, упала на свой любимый стул, так что он пискнул от боли, и стала думать, что на этот раз она сделала не так. Собственно, вариантов было несколько: или краска, или разбавитель, или… – Жанна заставила себя подняться и с сигаретой в зубах как матрос – анархист, пританцовывая, приковыляла к портрету Майкла и сурово провела по холсту рукой. Краска с него осыпалась так же, как и в прошлый раз. И Жанна тоже.
Потом у Жанны закружилась голова и задергался левый глаз, верный признак, что где-то поблизости ее дочь, Люба.
Люба вошла как муж, вернувшийся из командировки на день раньше, радостная и встревоженная, распространяя аромат дорогих духов и потных подмышек. Жанна, прикрывая глаз рукой, покосилась в ее сторону, пожала плечами и отвернулась. Люба снисходительно улыбнулась, переминаясь с ноги на ногу и ждет приглашения войти или чего-нибудь в этом роде. Жанна, не обращая на нее внимания, взяла из-под раковины веничек, сгребла останки Майкла в горестную кучку и щепотками перенесла ее в мусорный пакет.
– Здравствуй, мамочка, – наконец говорит Люба саркастически.
Жанна завязала пакет узлом и поставила около двери у самых ног Любиных ног.
– Здравствуй, Люба. Я ведь просила тебя без звонка не приходить.
– А я приехала, мамочка, на своей машине, между прочим.
– Поздравляю, Люба. – Жанна схватила свой рюкзачок и делает вид, что собирается уходить.
– Спасибо, мамочка. И поэтому мы поедем с комфортом. И Мишку возьми.
Жанна наконец удостоила Любу тяжелым взглядом. Люба отчего-то заволновалась и без всякого подтекста добавила:
– У Даньки день рождения, ты не забыла?
– Я не могу, Люба.
– Но, мамочка, ты обещала.
Жанна устало села на табуретку, сняла один тапок и окунула ногу в ботильон.
– Надо будет с Бехтеревым договариваться, а я с ним в прошлый раз разругалась.
– Данька будет рад, – повторила Люба.
Жанна раздраженно сбросила второй тапок и с третьей попытки обула другую ногу.
– Высказала ему все, что думаю о нем. Не сдержалась. Этот козел решил поглумиться надо мной. Он ведь не считает меня художником. Не хочу ли, спрашивает, поработать у них в театре. Я подумала, что это от Додина исходит и радостно киваю. А этот прыщ улыбается и говорит с придыханием: «У нас в театре, Жанночка, освободилась должность – специально для тебя». Я млею, думаю, с моим опытом и протекцией Бехтерева светит мне должность главного художника. А этот козел гладит меня по коленке и как обухом по голове: «Должность вахтера»! Я не растерялась и говорю: отличная идея: муж работает актером, а жена его вахтером. Ты бы видела, Люба, как он скривился.
– Да, мамочка, ты настоящий художник. Вот только портреты твои такие страшные. Я понимаю почему ты не хочешь рисовать мой портрет, чтобы окончательно не испортить наши отношения?
– Да, Люба, мне совершенно не хочется писать твой портрет. И у меня нет времени на ссоры.
– И заметь, мамочка, не я с тобой сорюсь, а ты… Могла бы и соврать.
Жанна одевает плащ и возится с платком.
– Врать нехорошо. Я пыталась привить тебе это в детстве, но у меня не получилось.
– А надо было на своем примере. Как я могла научиться говорить правду, когда мамочка моя врала.
– Люба, тебе пора уходить.
– Потому что сейчас Майкл придет?
Жанна закинула на голову берет и направилась к двери:
– Потому что ты себя не контролируешь.
Люба заклинила дверь ногой и усмехнулась Жанне в лицо:
– Зато ты нас всех контролируешь. И меня, и Мишку. И Бехтерева. И Майкла своего. И всех своих мужиков до него. Я так хотела научиться этому, думала, раз я твоя дочь, то у меня получится.
Жанна вернулась в комнату и села на стульчик. Люба поступью командора направилась следом.
– Ну, давай, расскажи мне в очередной раз, как я твою жизнь испортила, – подначивает Жанна, судорожно вспоминая, где у нее корвалол.
Люба села на табуретку и с тоской посмотрела на пустую пачку сигарет.
– Да, мамочка, я расскажу, тебе будет интересно… Я не такая как ты… я ничего в своей жизни не контролирую… я даже не похожа на тебя… потому что я не твоя дочь.
Жанна улыбается, Люба тоже рисует улыбку, но грустную.
– Меня в роддоме перепутали. Все сходится, мамочка. Я родилась седьмого ноября, были праздники, врачи пьяные, ты тоже никакая, а рядом другая женщина рожала… И детей перепутали. Обычная история в общем-то, но от этого не легче.
– Люба, может я не лучшая мать, но я не отказывалась от своих детей.
– Может и зря.
– Иногда мне приходят такие мысли.
Люба с ненавистью посмотрела на Жанну и швырнула со стола пустую пачку.
– Лучше бы подумала о своем ребенке. Или тебе все равно? А вдруг он не девочка, а мальчик? Самый лучший, о котором ты мечтала? Умный, талантливый… гордость любых родителей, особенно таких выдающихся как вы с папой Аликом.
– Папа Алик? До последнего времени ты его считала настоящим отцом.
– Наша последняя встреча открыла мне глаза… Такой же урод, как и папа Саша, папа Сережа.
Жанна смотрит на Любу и понимает, что все это серьезно, может быть даже слишком.
– Ну, хорошо, я виновата перед тобой, но я как могла любила тебя, а это, согласись, было не просто.
– Да, любить чужого ребенка не просто… Знаешь, мама Жанна, надо было мне все же броситься под поезд… помнишь в двенадцать лет я убежала из дома? Но я тогда не понимала, что живу впустую… Потом надо было отравиться, когда с Данькой залетела. Дура, тебя послушала: рожай, Любочка, аборт – это грех. А жить чужую жизнь – не грех? Я ведь на самом деле не такая: мне не надо ни музыкальной школы, куда ты меня водила, ни всей вашей культуры-мультуры. Я, может, дояркой хотела быть, коров за вымя дергать, в навозе копаться и трахаться на сеновале с зоотехниками… Но теперь поздно…
– Никогда не поздно начать новую жизнь, – поучает Жанна.
– Да нет, поздно… Я ведь, мама Жанна, я сегодня опять хотела… сдохнуть… И знаешь, в самый последний момент я подумала, а на фига? Я ведь уже мертвая… И ты предлагаешь начать новую жизнь покойнице?
Жанна пожала плечами.
– Ты не мертвая, Люба, ты – одинокая. Скоро ты встретишь своего мужчину и все образуется.
Люба встает и направляется к дверям.
– А знаешь в чем прикол? Не хочу… ничего не хочу… устала хотеть…
Хлопнула дверь, и Жанна вдруг поняла, что во всем виноват грунт. Загрунтовать холст – это настоящее искусство, коим Жанна, к сожалению, не владеет, и значит надо идти к Ленечке Дефуру, предварительно забежав в магазин за курицей и красным вином. «Ленечка накормит, – повторяла Жанна, выходя на улицу, – Ленечка поможет».
Жанна шла по своему любимому городу к своему лучшему другу, и в этот момент позвонил Бехтерев и обломал весь кайф. Жанна конечно не поверила, что он сейчас повесится, но проведать его стоило.
